Зеркало времени - Страница 9

К оглавлению

9

II
Наследник

Стук в дверь вывел меня из задумчивости. Я бросилась обратно к кровати, проворно накинула халат и открыла дверь. На пороге стоял старший лакей Баррингтон с подносом.

— Завтрак, мисс, — угрюмо доложил он.

Поставив поднос на стол, он слегка кашлянул, словно желая что-то добавить.

— Да, Баррингтон?

— Миссис Баттерсби спрашивает, мисс, будете ли вы впредь принимать пищу в комнате старшего дворецкого?

— Так положено горничной?

— Да, мисс.

— А миссис Баттерсби — домоправительница миледи?

— Да, мисс.

— Хорошо. Будьте добры, засвидетельствуйте миссис Баттерсби мое почтение и скажите, что я с удовольствием буду питаться в комнате старшего дворецкого.

Он слегка поклонился и вышел прочь.

...
ДЖОНА БАРРИНГТОН

Лакей. Высокий, худой и жилистый, с военной выправкой и скорбным выражением лица. Впалые щеки, жесткие седые волосы, большие уши с торчащими из них пучками белой шерсти, похожими на гусениц. Лет пятьдесят? Вечно поджатые губы создают впечатление, будто он пребывает в состоянии недоуменного недовольства миром, где невесть каким образом оказался, но мне кажется, сердце у него доброе. Имеет вид человека, предпочитающего держаться в тени, но наблюдательного и проницательного.

Так я описала Баррингтона в Секретном дневнике, когда предмет данного описания удалился, а я выпила свой чай и съела кусок хлеба с маслом. Затем я умылась, надела строгое черное платье, фартук и чепец, коими меня снабдила мадам, и отправилась в первое самостоятельное путешествие по огромной усадьбе Эвенвуд.



Сначала по узкой деревянной лестнице я спустилась в побеленный коридор, потом лестница пошире и попрезентабельнее привела меня в увешанную портретами галерею, освещенную рядом арочных окон, где и находилась дверь в личные покои миледи.

Было без малого семь, и до назначенного леди Тансор часа у меня еще оставалось довольно времени, чтобы немного осмотреться вокруг. Посему, ознакомившись с картинами в галерее, я спустилась в огромный гулкий вестибюль со световым куполом, сквозь который сейчас лились утренние солнечные лучи.

Под куполом, в полукруглой нише с шестью свечами в высоких подсвечниках, висел семейный портрет, изображающий надменного низкорослого джентльмена и его супругу с младенцем на руках — поразительной красоты и изящества женщину с густыми черными волосами, убранными под черный кружевной чепец, и с узкой бархоткой на длинной белой шее.

Не знаю почему, но запечатленный на холсте образ незнакомой дамы моментально возымел странную власть надо мной. Сердце у меня забилось чуть чаще, едва я взглянула на нее. Впоследствии я часто приходила к портрету и подолгу стояла, вперив в него напряженный взор, словно такой акт восхищенного сосредоточения мог вернуть красавицу к жизни. Мне безумно хотелось — сколь бы нелепым ни казалось такое желание — познакомиться, поговорить с ней, услышать ее голос и увидеть, как она снова ходит по земле среди живых.

Вскоре я узнала, что на картине изображена Лаура Дюпор, первая жена покойного лорда Тансора, предшественника миледи, а прелестный малыш у нее на руках — единственный сын его светлости, Генри Херевард Дюпор, с которым он связывал все свои надежды на продолжение рода. Маленький мальчик, однако, погиб в семилетнем возрасте, в результате падения с пони. Сердце лорда Тансора было разбито, да и сердце его несчастной жены тоже: позже Сьюки Праут рассказала мне, что она в конце концов сошла с ума. Одним зимним утром, в лютый мороз, бедняжку нашли в парке, где она бродила босиком в одной ночной сорочке, вся в синяках и кровавых ссадинах. Ее отнесли в дом, но через несколько дней она умерла и была погребена в фамильном мавзолее на окраине парка.

Я отвернулась от портрета и огляделась вокруг.

Слева от меня находилась высокая двустворчатая дверь, увенчанная каменным щитом с изображением (как я узнала впоследствии) герба Тансоров. Одна створка была приоткрыта, и я осторожно заглянула за нее, а потом вошла в богато убранную залу, где преобладал желтый цвет. Громадная люстра, свисавшая с потолка на толстой золотой цепи, представилась мне диковинным хрустальным галеоном, плывущим по воздуху.

Я прошла в следующую залу, выдержанную на сей раз в красных тонах, а потом в третью и четвертую, тоже роскошно убранные и обставленные. На стенах теснились картины в позолоченных рамах, богатые гобелены, высоченные зеркала; и куда ни глянь, глаз всюду натыкался на скопления ценных предметов всех размеров, форм и видов.

Четвертая комната, впоследствии ставшая мне известной под названием Зеленая гостиная, сообщалась с Парадной залой, которая, как мне сообщили позже, в настоящее время использовалась для семейных собраний лишь раз в год, в Рождество. Все стены и потолок там сплошь покрывали яркие росписи с античными сюжетами, причем художник столь искусно изобразил на них колонны и здания, что в первый момент мне почудилось, будто они не нарисованы, а и вправду сложены из камня.

Я ненадолго присела в позолоченное кресло с высокой спинкой, похожее на трон, чтобы получше насладиться атмосферой безудержной, необузданной роскоши, царящей в Парадной зале.

В детстве дом моей опекунши на авеню д’Уриш казался мне самым большим и богатым на свете, но он не шел ни в какое сравнение с Эвенвудом.

9