Зеркало времени - Страница 94

К оглавлению

94

— Верно. Однако долг остается долгом. Вы очень многим мне обязаны, и я должен получить — и получу — вознаграждение. Видите, каким терпеливым я могу быть! Ваше желание удовлетворено. Я не стану настаивать — пока. Только давайте поймем друг друга. Благодаря мне вы сохранили свое богатство и положение, причем я рисковал жизнью. Мне будет чрезвычайно больно, если… известные дела, как вы изящно выразились… получат огласку и вы лишитесь всего, чем обладаете ныне. Вам много чего терять, миледи, очень много. Но довольно, станемте снова друзьями. Не будем ссориться. Атмосфера разряжена, и теперь я оставлю вас наедине с вашими мыслями.

Он направляется к двери, тихонько напевая себе под нос, потом поворачивается и слегка кланяется.

— До вечера.

Когда мистер Вайс выходит прочь, миледи убегает в спальню и с грохотом захлопывает за собой дверь.



Воротившись в свою комнату, я перечитала сделанную мной стенографическую запись разговора мистера Вайса с леди Тансор.

Услышанное укрепило меня в уверенности, что они оба причастны к убийству миссис Краус, хотя я по-прежнему не понимала, зачем потребовалось совершать столь ужасное деяние. Мне стало ясно также, какие муки терпит миледи, снедаемая чувством вины, постоянным страхом разоблачения и (что подтверждало подозрения мистера Персея относительно мистера Вайса) мыслью о катастрофе, которая постигнет ее, если она не уступит воле своего сообщника, явно требующего выйти за него замуж в обмен за оказанные услуги.

Еще во мне начинала крепнуть уверенность, что смерть отца миледи, произошедшая двадцать лет назад, каким-то образом связана с убийством миссис Краус. «Вся правда о ней известна только нам двоим», — заверил мистер Вайс. Но в чем заключается правда и какую роль в деле сыграла моя госпожа?

Почему так важно, что в далеком прошлом мистер Шиллито знал моего отца под другим именем, тоже ускользало от моего понимания. Мистер Шиллито может и ошибаться, но если он прав — какое значение это имеет? Не знаю почему, но этот вопрос очень встревожил меня и возбудил во мне еще острейшее желание узнать побольше о своем отце.



Тем вечером после ужина я рано удалилась в свои комнаты, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить и сделать запись в Секретном дневнике. Я также написала письмо мадам с подробным отчетом о подслушанном разговоре, которое намеревалась отнести в Уиллоу-коттедж завтра днем.

Когда я наконец отложила перо, было уже поздно, но спать я еще не собиралась: мне не терпелось поскорее дочитать расшифрованные выписки из дневника своей матери.

Давайте же перенесемся вместе со мной в прошлое и в более теплые края, сменив английскую зиму 1876 года на солнечную осень на острове Мадейра двадцатью годами ранее.

II
Скандал на Мадейре

Через несколько дней после знакомства с Эдвином Горстом на приеме у Мерчисона моя мать, ее сестра и дядя поехали в Камачу с визитом к мистеру Уильяму Лэмбтону, одному из главных виноделов Мадейры.

Они покинули Фуншал рано утром и прибыли в Камачу к завтраку, после которого моя мать устроилась с книжкой в деревянной беседке в обширном саду при вилле мистера Лэмбтона. Она еще не успела приступить к чтению, когда услышала стук трости по кремнистой тропе за оградой: мимо шел прохожий. Потом вдруг наступила тишина. Кто бы там ни был, он остановился возле калитки.

Моя мать каждую секунду ожидала услышать, как путник двинется дальше, но из-за ограды не доносилось ни звука. Повинуясь безотчетному порыву, она тихо подкралась к калитке, выглянула за нее — и увидела перед собой улыбающееся лицо мистера Эдвина Горста.

Позже она записала в своем дневнике:

...

Мы обменялись приветствиями, и я спросила, зачем он столь знойным утром совершил долгое восхождение в Камачу.

Он вообще много ходит пешком, отвечал мистер Горст, поскольку физические упражнения успокаивают нервы. Потом он сказал, что надеялся также снова увидеться со мной, и добавил следующие глубоко взволновавшие меня слова: «Должен признаться, мисс Блантайр, что я проделал путь до Камачи по такой жаре единственно из-за вас».

В точности так и сказал; и сейчас, записывая эти слова, я опять испытываю тот же трепет, какой охватил меня, когда они прозвучали из его уст, — тогда мистер Горст перестал улыбаться и сменил добродушно-шутливый тон на самый серьезный и многозначительный.

То был восхитительный для меня момент — потому что он стал для меня совершенной неожиданностью, да такой приятной, а равно потому, что я — да, признаюсь! — в глубине души страстно о нем мечтала. Однако он и испугал меня, по-настоящему испугал, ибо я почувствовала — как чувствую сейчас — опасное, сладкое томление, которое, подобно шелковому многоволоконному шнуру, красивому на вид, но смертельно опасному, медленно обвивается вокруг моего сердца. Ведь мы с мистером Горстом едва знакомы. Откуда же это внезапное смятение чувств и мыслей, приводящее меня в состояние беспокойства и неудовлетворенности, но одновременно исполняющее страстного желания переживать тот упоительный момент снова и снова, выбросив из головы всякие мысли о долге перед самой собой?

Мой отец поинтересовался, была ли она уже в соборе Се — и она ответила отрицательно. Он сказал, что там много всего интересного и что там, как и во всех храмах, мы отрешаемся от суетного мира и вспоминаем, кто мы есть на самом деле. Она спросила, католик ли он. Он ответил, что не исповедует никакой официально принятой религии, но полагает себя язычником по духу. Они еще немного поговорили, а потом он пошел своей дорогой.

94