Со свечой в руке я стою посреди огромной пустой безоконной комнаты, стены, потолок и пол которой сплошь покрыты налетом тонкого белого песка. Легкий ветер гоняет по полу маленькие песчаные смерчи.
По стенам комнаты — многочисленные закрытые двери, не меньше дюжины. На песке перед одной из них лежит золотой ключ. Я беру ключ и отпираю дверь.
Внезапный порыв соленого ветра задувает свечу, когда я вхожу в широкую и низкую пещеру, из чьего громадного зева открывается вид на полосу рокочущего прибоя и сверкающий бирюзовый океан.
Теперь я стою на узком выступе черной скалы, вокруг которой плещут, бьются волны. В пещеру льются жемчужные лучи раннего солнца, озаряя великое множество одинаковых каменных фигур, вырастающих из скального основания, — ряды длинноволосых морских дев, простирающих перепончатые руки к восходящему светилу. Головы и шеи у них увиты живыми водорослями, взоры обращены в морскую даль. Волны перекатываются через них, и темно-синие одеяния блестят в бледном свете, когда струи воды стекают по тонким складкам, искусно высеченным в камне.
Я поворачиваюсь и возвращаюсь в комнату, откуда пришла. Едва я закрываю за собой дверь, покрытые песком стены начинают сдвигаться, выгибаться, и уже через несколько мгновений меня засыпает с головой.
Объятая диким ужасом, я отчаянно пытаюсь выбраться из-под плотной песочной массы, но песок стремительно забивает мне глаза, нос, рот. Спустя считаные секунды я теряю всякую способность дышать и с благодарностью предаюсь в руки Смерти.
Отбросив покрывала, я рывком села на кровати, вся в холодном поту, с бешено стучащим сердцем.
Немного оправившись от страшного сна, я зажгла свечу на ночном столике. Часы показывали двадцать минут пятого.
Окно было по-прежнему открыто, но ветер стих, и царило гробовое безмолвие. У меня вдруг возникло острое желание подышать свежим воздухом, а потому я, невзирая на ранний час, оделась и спустилась на Библиотечную террасу. Небо на востоке уже начинало бледнеть, и я расхаживала по террасе взад-вперед, покуда сумятица в мыслях не улеглась.
По возвращении к себе я несколько времени сидела, размышляя, что бы мог значить мой странный сон, потом вдруг услышала, как этажом ниже закрывается дверь.
Хорошо знакомые звуки: протяжный скрип петель (несмотря на частую смазку) и глухой щелчок, когда дверь плотно затворялась. Из-за акустических особенностей лестничной клетки и коридора они явственно доносились до моей комнаты.
Внезапно исполнившись безотчетной уверенности, что мне непременно надо выяснить, что там происходит, я вышла в коридор, спустилась на второй этаж и скоро стояла перед дверью покоев Эмили. Однако я не вошла, ибо заметила на лестничной площадке неверные отблески тусклого света из вестибюля.
Я спустилась вниз и там увидела Эмили.
Зрелище было жутковатое. Она была в длинной белой ночной сорочке, некогда принадлежавшей Фебу Даунту, и в темноте походила в ней на неприкаянный призрак в саване, восставший из могилы.
Я находилась всего в нескольких футах позади нее и плотно прижималась к затененной стене лестницы, чтобы оставаться незамеченной.
С высоко поднятой свечой, мягко шлепая по каменному полу задниками комнатных тапочек, Эмили прошла мимо портрета турецкого корсара и быстро свернула в длинный сводчатый коридор, где на стенах висели выцветшие знамена, щиты, перекрещенные мечи и прочие предметы военного снаряжения.
Она шла, шла и наконец остановилась у двери одного помещения, куда я еще ни разу заглядывала в ходе своих прогулок по усадьбе: кабинета покойного лорда Тансора, а теперь неприкосновенного святилища Эмили, всегда стоявшего запертым.
Из затененной амбразуры узкого окна, выходящего в розовый сад, я увидела, как Эмили вынимает из кармана ночной сорочки ключ и отпирает дверь кабинета, потом заходит и тихо затворяет ее за собой.
Я напрягла слух, но не услышала, чтобы ключ снова повернулся в замке. Я на цыпочках подошла к двери, опустилась на колени и припала глазом к пустой замочной скважине.
Эмили, стоявшая спиной ко мне, ставила свечу на массивный письменный стол у окна в дальнем конце комнаты. Потом она вдруг обернулась, словно услышав что-то, снова взяла свечу и быстро направилась обратно к двери. Я едва успела добежать до своего прежнего укрытия, когда дверь открылась и Эмили вышла в коридор, беспокойно озираясь по сторонам. Через несколько секунд, очевидно убедившись, что за ней никто не следит, она снова вошла в кабинет. На сей раз, однако, дверь осталась незахлопнутой, и, вернувшись обратно, я смогла бесшумно приотворить ее, чтобы видеть внутренность кабинета — узкой комнаты с высоким потолком и единственным окном, выходящим на Парадный двор.
Стены и потолок там были обшиты темным деревом; вдоль правой стены тянулись застекленные стеллажи, на левой висели в ряд портреты.
Эмили зажгла маленькую масляную лампу на столе, а потом подошла к одному из портретов, где был изображен осанистый господин, одетый по моде прошлого века, с женой и собакой. Поначалу я подумала, что она собирается снять портрет, возможно, чтобы получить доступ к тайнику наподобие спрятанного за портретом Энтони Дюпора. Но вместо этого она принялась нажимать пальцем на разные точки в нижней части узорчатой золоченой рамы — похоже, в определенной последовательности. Внезапно соседняя картина — портрет суровой престарелой дамы — с тихим щелчком повернулась на петлях, явив взору темный проем в стене. Эмили извлекла из него кожаную сумку и какой-то ключ, а потом затворила секретную дверцу. Отперев один из ящиков письменного стола, она достала два конверта и положила в сумку.